В.Г. Шарапова. Я обнимаю память…

В 2006 году "анти-тиражом" всего в 100 экземпляров была издана книга воспоминаний педагога музыки Валентины Гарегиновны Шараповой-Чзмечьян "Передаю в наследство память" (СПб., издательство «Петербург — XXI век», 2006.—284 с., ил.). В.Г. Шарапова - педагог музыки с 1949 года. В предисловии филолог Джемма Торкановская характеризует её, ученицу Николая Дмитриевича Успенского, как "преподавателя от Бога". Открытость Валентины Гарегиновны отразилась в её журналистике, она была внештатным корреспондентом газеты "Голос Армении". Была «Отличником народного просвещения РСФСР», «Отличником народного просвещения СССР», награждена медалями «За оборону Ленинграда» и «Георгий Жуков».

В книге рассказы о многих легендарных именах

- об Орбели. Иосиф Абгарович Орбели с юности был другом Гарегина Мартиросовича Чзмечьяна - отца Валентины Гарегиновны

- об Араме Ильиче Хачатуряне, тигране Экекяне

- о Сергее Смбатовиче Оганджаняне, адъютанте маршала Баграмяна,

- о заслуженном штурмане-испытателе СССР К.И. Малхасяне

- о Худабашяне

и десятках других людей особого калибра, редкого ныне.

Внизу одна из глав (стр. 107-111) книги Валентины Гарегиновны Шараповой, в которой говорится и о семье Цицикян.

Коренная жительница Санкт-Петербурга, я по-настоящему открыла для себя землю своих предков — Армению — в пожилом возрасте. Гены и светлая память о моем отце Гарегине Мартиросовиче Чзмечьяне несколько лет безошибочно вели меня туда, в блокадный Ереван.

С раннего детства я была окружена армянами-жителями Ленинграда. Это были люди высочайшей нравственности: мужественные, благородные, великодушные, талантливые. Они достойно представляли нацию в городе на Неве и неизменно жили деятельной любовью к Армении. Я считаю своим долгом поведать о них. Маленький экскурс в историю нашей семьи. До трех лет мой отец жил в Трапезунде. В очередной геноцид погиб от острия турецкого клинка дедушка, и бабушка с папой нашли прибежище в Тифлисе. Там отец подружился с Иосифом Орбели и Михаилом Цицикяном. По окончании гимназии все трое поступили в Петербургский университет. Папа женился на русской. Появилась на свет я — единственный ребенок в семье. Крестил меня дома священник армянской церкви. В то время это делалось без огласки. Квартира наша, на Канонерской, была гостеприимным домом, где русские и армянские праздники и обычаи взаимно обогащали людей и приносили нравственное здоровье. Время было сложное, жили трудно, но общение всем приносило радость. Религиозным и духовным центром армян была Армянская церковь. Она скрепляла национальное братство. Хорошо владея литературным армянским языком, отец в студенческие годы давал уроки в богатых семья 108 Интересы студенчества определяла тяга к знаниям, культуре. Многие постоянно ходили на другой факультет университета, чтобы слушать блестящие лекции известного востоковеда, академика Николая Яковлевича Марра.

А еще в нашем доме любили вспоминать такую историю: как бывший сокурсник отца, юрфаковец Анушаван и вовсе оставил юриспруденцию, целиком посвятив себя музыке, в которой оказался необычайно талантлив. (Речь шла о знаменитом впоследствии дирижере Анушаване Тер-Гевондяне). В бытность моего детства жили очень скромно. На стол подавались брынза, фасоль, чечевица. Но музыка в доме звучала всегда. Музицировали обязательно. С четырех лет я садилась за рояль и аккомпанировала импровизированному хору. Отец подсаживался к роялю и играл на флейте. Иосиф Абгарович Орбели, — он тоже очень любил музыку, пел и неизменно целовал меня при этом в лоб. Часто приходил Михаил Цицикян с маленькой дочкой-скрипачкой Анаит, и мы с ней тоже играли. (Слушать игру этой девочки очень любила Ахматова.) Михаил Николаевич прекрасно пел — от него мы узнали армянские песни, — а мы ему старательно подпевали. Цицикян был человеком энциклопедических знаний. Закончив несколько факультетов, он стал историком, археологом, экономистом, сотрудничал с Арменпресс. Он пешком исходил весь Восток, «чтобы самому осмыслить время, жизнь, события». Его многочисленные путевые заметки явились богатейшим источником для новой и новейшей истории. Кроме того, Цицикян составил перепись всех армян, живущих в Турции. Эта перепись резко отличалась от составленной турками.

Обнародование ее католикосом, через церковь, в различных государствах пролило свет на истину. Честное перо Михаила Цицикяна всегда было обращено на благо Отечества. Михаила Николаевича отличала удивительная широта знаний и необычайное благородство во всем. Он был и внешне очень интересен, а в общении — просто неповторим. К этому человеку «тянуло». Он увлекал и завораживал нас своими рассказами и пением. Только недавно я узнала, что род Цицикянов очень древний и знатный. Нам всем, детям и взрослым, было с Михаилом Николаевичем не только очень интересно, но и как-то светло. Анаит, его дочка, стала скрипачкой с мировым именем, искусствоведом, профессором Ереванской консерватории. От отца к Анаит Михайловне передалась страсть к археологии. Один из своих не имеющих аналогов в мире трудов она посвятила музыкальной археологии. Учеными-искусствоведами он и по сей день воспринимается с огромным интересом.

Встреча с Анаит после длительной разлуки подарила нам непреходящую радость. Скрипка Анаит рыдала и говорила всеми оттенками чувств. Так было все наши десять лет в Ереване. Мы не расставались. А потом, она, — уже больная, просила меня играть одну. Говорила, что в эти мгновения она переносится памятью в юность, в Ленинград, и видит бесконечно дорогое окружение. Грусть ее была одухотворенной, светлой… Она ушла из жизни, а я все слышу рыдание скрипки моей Анаит. Представлять И.А. Орбели в этом коротком очерке я считаю нескромным. Он стал директором Эрмитажа, оставил достойный след в истории и о нем написаны книги. Общение с ним в моем детстве и юности оставило своеобразную память, наполненную житейскими эпизодами. Хорошо помню предвоенные годы, когда волна репрессий захлестывала многих, и отец мой напрягал все свои профессиональные и человеческие возможности, чтобы помочь оказавшимся в беде.

Я знала, что Орбели дружил с Анной Андреевной Ахматовой. Они приходили к нам на Канонерскую. Папа помогал Ахматовой советами. Анна Андреевна, несмотря на серьезные личные проблемы, приходя к папе на консультацию, находила в себе силы читать нам стихи. Она всегда восхищалась дружбой, которую так красиво, преданно проносили друзья моего папы. Я помню Ленинградскую блокаду. В январе 1942 года пришел к нам товарищ отца — Геворг Фаддеевич Карженьянц. Он уже был на грани последних сил и понимал, что встреча будет последней. Сам голодный, через мой протест, он заставил меня взять из своих рук в рот маленький кусочек хлеба, при этом что-то смешное нафантазировал… Помню я, помню все это... В апреле 1942 года, через весь город, пешком, с палочкой пришла Елизавета Федоровна Наджарова, мама тех самых «мальчиков из богатых семей», которых мой папа в студенческие годы учил армянскому языку. Она пришла попрощаться перед эвакуацией и принесла — на память, два серебряных набора ножей, вилок, ложек. «Это тебе и твоему будущему мужу», — сказала она мне, семнадцатилетней… Только позднее я смогла осмыслить этот благороднейший поступок.

Елизавета Федоровна была просто хорошим, интеллигентным человеком, другом нашей семьи. С ее внучкой, Ниной Эдуардовной Наджаровой я тоже встретилась впоследствии в Ереване. Ленинградка, химик, она после окончания Технологического института приехала в Армению и осталась навсегда служить своему народу. Она долгие годы возглавляла один из отделов Госплана. Когда моего отца, пережившего блокаду, спрашивали, что тяжелее всего он переносил, — он неизменно отвечал: потерю родных и друзей. Удивительные это были люди, поколение моего отца! Они проносили свои жизненные принципы высоко, даже в нечеловеческих условиях. Семейное окружение было для меня мощнейшим фактором воспитания. Оно явилось истоком приобщения к земле моих предков.

Память моя постоянно копила интересные фрагменты из жизни армян в Санкт-Петербурге. Я узнала, что в 1814 году на торжественное открытие Публичной библиотеки был приглашен некий ученый-армянин. Отец об этом многократно рассказывал и очень гордился. Позднее я узнала, что это был потомок рода Прошянов — автор проекта армянской автономии в составе России и один из первых составителей армяно-русского словаря — Александр Худабашев (Худабашян). Более того, судьба меня свела в родственных узах с Худабашян Наталией Николаевной. Она мне впоследствии много рассказывала о фамильной ветви, которая пустила побеги в XII веке и достойно продолжает свой род в наши дни. С нежностью говорила Наталия Николаевна об отце — Николае Артемьевиче Худабашяне, который вошел в историю как талантливый офицер, полковник русской армии, участник войны 1914 года и защитник Армении. Когда в 1920-м турки наступали на Ереван, подступы к городу сумел защитить он, молодой тридцатилетний полковник Николай Худабашян. А в Санкт-Петербурге и сейчас с большим уважением вспоминают полковника Н.А. Худабашяна, некогда начальника строевого отдела Военно-медицинской академии. Эта прекрасная фамильная ветвь безошибочно передавала потомкам чистые гены. Воспитанная в традициях армянских семей Санкт-Петербурга Н.Н. Худабашян достойно представляет древний род. Она, доктор медицинских наук, главный консультант-кардиолог Еревана, сочетает в себе утонченную интеллигентность, научную масштабность и высочайшую профессиональную и чисто человеческую высоту. Будучи подростком, в Ленинградскую блокаду Наташа, вместе с мамой-врачом, была на казарменном положении в Военно-медицинской академии и в клинике Аствацатурова ухаживала за ранеными. Санкт-Петербургская мэрия через сорок с лишним лет нашла Наталию Николаевну и в 1993 году наградила ее медалью: «Жителю блокадного Ленинграда». …Моя память постоянно в движении. Она фильтрует факты, и я вновь и вновь склоняю голову перед прошлыми поколениями армян-жителей города на Неве. Они думали о нас, о тех, кто придет после них. Они сделали все, чтобы не погас духовный светильник… Я обнимаю память и хочу, чтобы читающие эти строки отнеслись с уважением к прошлому и с ответственностью к настоящему.